Рингбаум выходит из игры, а она тем временем продолжается, и звучат такие названия, как «Бокс-Хилл»[42] Джейн Остин или «Возвращенный рай»[43] Мильтона, которого, как оказалось к всеобщему изумлению, не читал заведующий английской кафедрой. А Говард внимательно следил за тем, что происходит, и наконец решил снова вернуться в игру:

«В третьем туре вперед вышел Сай с “Песнью о Гайавате”[44], так как единственным, кто не читал ее, оказался мистер Лоу. И тут внезапно Говард стукнул кулаком по столу и, вскочив с высоко поднятой головой, объявил: “Гамлет”! Конечно, нас это рассмешило, но не до слез, поскольку шутка показалась неудачной. Оказалось, что он и впрямь не шутит. Говард сказал, что видел фильм с Лоуренсом Оливье, а насчет текста пьесы он упорствовал, что никогда не читал его. Конечно, никто ему не поверил, и он разобиделся в пух и прах. Он спросил, не думаем ли мы, что он врет, и Сай более или менее дал понять, что так оно и есть. Это привело Говарда в дикую ярость, и он собрался клясться на крови, что пьесы он не читал. Сай сквозь зубы извинился за выраженное им сомнение. К тому времени, конечно, народ протрезвел и пришел в замешательство. Говард ушел, а мы посидели еще некоторое время, пытаясь делать вид, что ничего не произошло».

* * *

Упоминание «Гамлета» – бесспорно, важнейшего произведения в английской литературе, символическое значение которого соответственно весьма велико, – тем более интересно, что демонстрирует сложность игр на доверие, которая дополнительно возрастает в университетской среде. На самом деле преподаватель английской литературы может без всякого риска признаться, что не читал «Гамлета». С одной стороны, ему ни за что не поверят. Заметим, пьеса настолько известна, что совершенно не обязательно читать ее, чтобы о ней рассуждать. Если Рингбаум и вправду не читал «Гамлета», есть множество источников информации о пьесе, и, конечно, он знает ее киноверсию с Лоуренсом Оливье, а также другие пьесы Шекспира. Даже не имея дела напрямую с содержанием пьесы, он может отлично получить о ней представление посредством коллективной библиотеки.

Все могло бы кончиться хорошо, но из-за тайной опасности, заключенной в игре, да еще из-за психологической проблемы, которую мы упомянули раньше, Рингбаум совершил ошибку: не оставил ни малейшей неясности по поводу своего знакомства с «Гамлетом». Таким образом он вышел из того загадочного культурного пространства, которое мы обычно устанавливаем между нами и собеседниками и в котором оставляем себе, а тем самым и собеседникам, некую допустимую норму невежества, потому что знаем, что в любой начитанности, даже самой обширной, бывают свои пробелы и упущения (а Д. Лодж как раз упоминает в романе о «пробелах в чтении»), которые не мешают человеку быть достаточно подкованным.

Это пространство общения по поводу книг – а в более широком смысле по поводу культуры вообще – мы назовем виртуальной библиотекой[45], во-первых, потому, что это место, где хранятся образы, в том числе и наши образы самих себя, а во-вторых, потому, что пространство это не реальное. Оно подчиняется некоторым правилам, нужным для соблюдения договора, и остается специальным условным местом, где сами книги заменяются своими вымышленными образами. Кроме того – это пространство игры, напоминающей детство и театр, но игра может продолжаться только при условии, что ее главные правила не нарушаются.

Одно из таких неписаных правил состоит в том, что, когда человек говорит, что прочел некую книгу, мы не пытаемся выяснить, правда ли это. На то есть две причины. Во-первых, жизнь в этом пространстве быстро стала бы невыносимой, если бы в том, что там говорится, не оставалось никакой доли неясности и на все поставленные вопросы нужно было бы отвечать однозначно. А во-вторых, непонятно, как преломляется в этом пространстве само понятие искренности – потому что, как мы уже видели, разобраться, что значат слова «я прочел эту книгу», в высшей степени проблематично.

Объявив, что он не читал «Гамлета», то есть сказав правду или то, что он считает правдой, Рингбаум нарушает главное правило виртуальной библиотеки – что высказываться о непрочитанных книгах разрешается. Так, грубо выставив личную правду напоказ, он превращает это пространство в сцену насилия. Одним этим жестом он обнажает истинный смысл начитанности, образованности – показывает, что все это просто театр, нужный, чтобы скрыть пробелы в образовании, фрагментарность наших знаний. Он не просто обнажается перед другими, а совершает по отношению к остальным психологическое насилие, заставляя их это увидеть.

Реакция окружающих под стать грубости его действий: он слишком резко и определенно повел себя в пространстве виртуальной библиотеки, хотя она предполагает допустимость сомнений, неясности, это ведь игровое пространство. Решившись сказать правду о своем знакомстве с Шекспиром, Рингбаум одновременно обнажает устройство этого пространства, чем обрекает себя на изгнание. Возмездие не заставит долго себя ждать – Дезире рассказывает о нем в конце письма:

«Курьезный случай, скажешь ты, но погоди, сейчас узнаешь продолжение. Через три дня Говард Рингбаум завалился на собеседовании, и произошло это, по общему мнению, потому, что английская кафедра не рискнула дать ставку доцента человеку, публично заявившему, что он не читал “Гамлета”. Весь кампус гудел от разговоров, а в “Стейт дейли” появился пассаж с соответствующим намеком. Далее. В связи с тем, что на кафедре неожиданно открылась вакансия, они пересмотрели дело Крупа и в результате предложили ставку ему. Возможно, и он не читал “Гамлета”, но его никто об этом не спросил».

Как заметила Дезире, вопрос о том, читал ли «Гамлета» человек, получивший место Рингбаума – которому ничего не оставалось, как покончить с собой, – не самый важный. Важно, что он не нарушает того промежуточного пространства виртуальных книг, в котором мы можем существовать и общаться с другими. И лучше, в самом деле, не рисковать, не разрушать это условное пространство, которое работает как защитный скафандр, и не спрашивать у соискателя, по крайней мере в этом конкретном случае, как у него на самом деле обстоят дела с Шекспиром.

* * *

Изучение виртуального пространства и его защитной функции показывает, что говорить о непрочитанных книгах нам мешает не только чувство стыда, отсылающее к историям из нашего детства, но и более серьезная опасность, связанная с нашим собственным образом, который мы культивируем и демонстрируем другим. В кругу интеллектуалов, где написанное слово еще ценят, прочитанные книги воспринимаются как составная часть нашего портрета – именно к ней мы обращаемся, когда упоминаем о нашей внутренней библиотеке и когда берем на себя риск прилюдно обозначить границы этой библиотеки.